Дмитрий Воденников. Черновик. — СПб.: Пушкинский фонд, 2006, 100 c.

Новая книга Дмитрия Воденникова (р. 1968) является классическим и замечательным примером «книги стихов» в ее сверхжанровом единстве. Собственно новых стихотворений здесь немного, но в этом обнаруживается, как кажется, вполне осознанная задача автора, не ставящего перед собой цели предложить исключительно актуальный поэтический материал, а скорее заново решить давно волнующую его задачу, выходящею за рамки генерирования художественных текстов. Если предыдущая книга Воденникова («Вкусный обед для равнодушных кошек») представляла собой неразрывное единство ряда интервью, бросавших очень глубокий сверхфразовый отсвет на находящиеся в сборнике стихотворения, то в «Черновике» стихи время от времени перемежаются записями автора, которые можно прочитать в интернете. Именно в этих записях содержится ключ к пониманию концепции книги, в которой Дмитрий Воденников снова выстраивает свои отношения с жизнью, выходя далеко за рамки исключительно личных интересов.

Свойственная неомодерну обостренная телесность воденниковского «текста» дает о себе знать уже в эпиграфе ко всей книге: «…Окопаться бы здесь — безымянной солдатской лопатой/ до ближайшей весны, — чтоб на месяцев пять или шесть/ на морозе звенеть полуграмотным Пастернаком,/ а на красную горку —/ цветком полоумным завесть».

Растительные метафоры-аллегории для автора лейтмотивны. Растение, вроде бы привязанное к раз и навсегда данному его пространству, тем не менее живет своей полноценной, но парадоксальной для человека целостностью. Человек, в свою очередь, являясь «темпоральным монстром», тем не менее остро ищет некие разрывы и прорывы во времени, что, к слову, тщательно фиксируется Воденниковым в его текстах, оставаясь связанным с непреодолимым и неизбежным движением дальше: «Ну вот я и вернулся сюда — в тридесятую эту весну,/ в тридцатисемилетнюю пыль, в лопоухие столбики счастья…/ — Я хотел рассказать тебе там,/ а теперь расскажу тебе тут,/ про двух мальчиков, двух медвежат, про двух девочек,/ Рому и Настю…»

Даже по этой цитате заметно, что отношение поэта к жизни лишено какого бы то ни было эстетского эгоцентризма. Существование в постоянном диалоге как раз позволяет прийти к той самой интерсубъективности, что составляет основу истинной лирики. В заглавном для «Черновика» цикле эта идея реализуется буквально в каждой из его частей: «Эти люди стоят у меня в голове,/ кто по пояс в земле, кто по плечи в рыжей траве,/ кто по маковку в смерти, кто в победе в своей — без следа./ Эти люди не скоро оставят меня навсегда».

Живой, «столько-то-летний» голос поэта в данном случае действительно оказывается «не стихами». Если вспомнить частое сравнение Воденникова с Блоком, то и в том, и в другом, случае стихи так или иначе являются методом выявления основы личности автора. Но если у Блока в его неоднократно переделываемой «трилогии вочеловечения» основным является образ пути, то у Воденникова это скорее диалектика движения и со-стояния. Блок, размыкая хронологическую близость текстов, выявлял истинное, на его взгляд, единство текстов, что и составляет сердцевину жизнетворчество, что за редким исключением было свойственно «серебряному веку» не в декларациях, а в жизненной практике. У Воденникова нет иерархичности жизнетворчества, это скорее спаянность всех элементов, где между Воденниковым пишущим, Воденниковым говорящим и всеми остальными Воденниковыми нельзя провести никакой грани. Останавливаясь в определенный момент («в тридесятой весне», например), его герой смотрит на себя и всех остальных с целью уловить, в чем же может заключаться ценность этой всегда уникальной по отдельности и уникальной по отношению к другим — жизни. Поэтому остаются только основные цвета и состояния («Лично у меня — синий и черный. Преодоления и отказа»), которые и показывают нам результаты этой поэтической аксиологии. Отсюда и метод не механического включения старых текстов, а их принципиального пересечения с новыми. Это то, что может показать внутреннее состояние автора (а не лирического героя!) на момент создания книги, то есть момент, совершенно неуловимый в «собраниях» текстов, полных или частичных, где все уже позади.

Пока автор живет, он может только создавать очередной «черновик» себя, то есть вроде бы незавершенное, но целостное в какой-то момент самопонимание здесь и сейчас, что действительно гораздо больше текста ради текста. Это и будет «буйно помешанный прах», «вечный Воденников», улавливаемый, наверное, каждым в себе, но при этом вербализованный и зафиксированный на странице: «Ну так вот и старайся — вспотевший, воскресший, больной —/ записать эту линию жизни на рваной бумаге/ (электронной, древесной, зеленой, небесной, любой),/ и за это я буду тебе — как и все — благодарен».

(Исходный текст)