1.
Очень удобно жить на свете, когда ты сам ни за что лично не отвечаешь. Тогда любой собственный лепет кажется интересным. Однако, это вполне поправимо.
Если у человека есть ребенок, он никогда не будет шутить насчет детской смертности.
Когда у человека настоящий рак, он по его поводу, конечно, будет шутить, но всё–таки не так как другие. Чуть–чуть иначе. С большим на то основанием.
Если человек лично отвечает за свои стихи, ему, конечно, можно посоветовать пить успокоительные травки и побольше смотреть телевизор, только это ничего не изменит.

Я никому не желаю ни болеть, ни терять своих близких.
Я даже никому не желаю читать и понимать стихи.
Потому что это тоже выносит тебя за пределы твой личный безответственности. А это очень мало кто может вынести.
Я просто хочу, чтоб вы знали, что бессмысленные слова тем и хороши, что от них легко откреститься. А любая личная ответственность забавна и глупо выглядит. Поэтому поэт так сейчас — силен и беззащитен — одновременно.

Потому что он — один из немногих, кто в наше время лично отвечает за свои слова. Как бандит, как предприниматель средней руки, как солдат, попавший в не им развязанную бойню.


здесь
не собираются ничего превращать
в поэзию
это не цирк
мне плевать
на климакс
ямбов, хореев, анапестов
и так далее
мне плевать
на синдром приобретенного иммунодефицита пост–
концептуализма
стихотворение
по сути своей
крик
нет, я, конечно, безумец, но я
все же еще держусь
в рамках довольно абстрактных
общепринятых норм
это
мой способ выжить
не более
итак
.........

2.
Итак, я однажды ехал со своими друзьями на машине и мы вдруг заговорили о стихах (что было именно вдруг, потому что чаще всего мы говорим о любви или вообще — о какой–нибудь чепухе). Мне вдруг пришло в голову, что человек, который не может читать настоящие современные стихи, это человек, который опоздал в будущее ровно на столько, насколько он ограничил себя сам (от высокомерия, жеманства или от неумения или нежелания сделать свой собственный выбор, начать свой собственный путь). Если его высшая планка заканчивается ахматовой (допустим), то он опоздал в будущее примерно лет на 40, если сумароковым — то на целых два века. Если дементьевым — то он опоздал туда навсегда.
Мой знакомый Саша Орлов подхватил мою мысль (или это была его мысль) и добавил:
«Поэзия никогда не бывает современной, потому что поэт, как дурачок, всегда бежит впереди паровоза».

И это правда. Странным образом, говоря только о себе (а они всегда говорят только сами о себе), настоящие стихи всегда намечают нечто новое и в социуме, и в чувственности, и в самовосприятии человека — что для журналистов, политиков и просто людей станет очевидным только через несколько лет, если вообще — станет.
Притом через несколько лет это новое утратит свою первозданную цельность, свой настоящий смысл и станет досужим, размытым — и что самое интересное — неактуальным.

Для этого — чтоб быть чем–то новым — НЕ НАДО ни писать верлибром, ни писать метрически, ни что–то особо крутить со шрифтом или еще с чем–то, ни отказываться что–то крутить. Для этого надо просто — честно в себя всматриваться.
Не подглядывать (потому что подглядывать за собой невозможно), а именно всматриваться.
Уверяю вас, результаты будут ужасающе.
Но если всё правильно понять и адекватно (верлибр, ритмика, шрифт, не–шрифт) уложить эту внутреннюю картинку в форму стиха — то в этой твоей ужасающей жизни пробьется все–таки какой–то пронзительный и всё проясняющий свет. При всем, возможно, внешнем твоем бесстыдстве. Ибо свет помноженный на позор и дает, в конечном счете, поэзию.

И в этом смысле не стоит бояться позора.
Потому что поэзия — всегда неуместна..
Потому что стихи не пишутся (ни свои, ни чужие), чтобы быть показанными маме.
Стихи, которые можно показать маме, это не стихи.
Жизнь, которую можно рассказать попутчику в поезде, это не жизнь.
Настоящая жизнь это потаенная, страшная, раздвоенная штука. За которую стыдно, больно и сладко.
И за которую — ты все сможешь отдать.
И если ты всё отдал за ЭТУ свою жизнь, то значит, это и есть ТВОЯ ЖИЗНЬ.
Все, оказывается, очень просто — на этом свете.

Раскрошенное вновь не соберётся:
Так, яблоко, выловленное из колодца, —
Уже больше не яблоко, а совсем иной
Шар болезненный, пульсирующий, наливной...

(е.р.)

.........


3.
Поэзия всегда сводит счеты.

Поэтому в современных стихах сейчас так много личных имен и почти непереносимых интимных подробностей.
(В лучших стихах — эти имена становятся твоими родными, а подробности — пере–носимыми.)

Какие–то идиоты от литературы до сих пор талдычут о возможности или невозможности в современной поэзии прямого высказывания.
Да кроме прямого высказывания у поэзии сейчас — вообще — НИЧЕГО НЕ ОСТАЛОСЬ.

<теперь
сделав какую–нибудь мерзость
или гадость
я понимаю
что
я
сделал
я сразу понимаю
что
я
сделал
ну почти сразу...>


...Как написал мне однажды анонимный читатель на мою мысль о том, что поэтическая и жизненная стратегии — это, в сущности, одно и то же (а также на то, что я всегда считал, что где–то в конце стиха всегда должна быть строчка, которая все предыдущее опровергнет, и тогда правды станет уже ДВЕ, а две правды всегда лучше одной) :
«Да! а еще лучше, если появится строчка, опровергающая вторую правду и так далее, а последняя названная правда вдруг окажется совсем простой (с виду) — скажем, будет желанием, чтобы “все небо было взглядом”... но все предыдущие правды будут участвовать в последней, созидать ее. Если это стратегия — то самая взыскательная из известных, и сейчас только она кажется возможной».

И это тоже одна из особенностей нового стиха.
Не останавливаться, не договорив.
Всё дело в малом: в этом почти.
Именно ТАК каждая новая строка опровергает предыдущую, а в конце всё удивительным и мучительным образом складывается в одну объемную правду.

Собственно говоря, это есть настоящая поэзия: болезненный, пульсирующий, наливной шар, который ты держишь в ладонях где–то в районе солнечного сплетения — и четкое осознание, какое геройство или мерзость ты совершил. Ну или почти совершил.

Возьмите этот шар в руки. Это только в начале — кажется страшно. А потом ничего — привыкаешь.


4.
Ну и в заключение...
Я бы хотел вернуться еще раз к «смешной личной ответственности» и к собаке.
Только теперь к нашей собаке.

Кому–то может показаться, что я очень резок. Или пафосен. И тот, кому так покажется, будет прав. Потому что у него будут на это все основания. Впрочем, как и у меня.. И личные и не–личные.
Потому что, наблюдая сейчас самый настоящий расцвет современной поэзии, а параллельно этому — абсолютно климактерическую критику, пытающуюся этот расцвет отследить, я давно уже хочу назвать вещи своими именами.
В частности —
я хочу вернуть пафосу право на существование,
сказать, что поэзия никогда не кончится,
а также защитить этих ребят раньше, чем на них нападут.
......

Что может быть смешнее собаки, которая впадает в неистовство, пытаясь не отдать своего щенка. Особенно если учесть, что отнимать его никто не собирался. Ибо его просто хотели погладить. Есть много людей, которые любят просто погладить. Всяких детишек, щенков, онкологических больных — и стишки иногда потрепать по загривку.

Не знаю, насчет трех первых в этом перечислительном ряду, но насчет четвертого — никому не советую.

Настоящие стихи иногда ОГРЫЗАЮТСЯ.