Вот я смотрю на фотографию двух молодых людей. Высокий мальчик 20 лет и девочка лет 18. У мальчика хороший и чистый лоб, у девочки челка. Мальчик смотрит прямо в камеру, девочка немного развернула лицо вправо, потому что думает, что левая — ее выгодная сторона. Оба явно влюблены в друг друга, хотя не касаются друг друга (но любовников всегда видно).
И на этом их общность кончается.
Потому что как бы ни были они прекрасны (а они именно прекрасны), девочка смотрит так, как будто все уже совершилось и наступила вечность, а мальчик смотрит иначе.
«Я чувствую, — думает мальчик, — что все это не навсегда. Я люблю тебя, и я хочу тебя. Я, кажется, никогда не был так удачлив и счастлив. Но завтра придет что-то темное и огромное, и все поломает».
Наверное, тут задействованы какие-то глухие законы эволюции и древние механизмы человеческой психики. Но как раз про эволюцию мальчик не думает. Он знает только, что все конечно. И все умрет. Ну кроме дружбы и коллективного поедания мяса. Дружба и коллективное поедание мяса не умрут никогда. А вот любовь и девочка — умирают.
Молодеет душа.
И во сне прижимаю к губам твою прежнюю руку,
Не дыша.
Снится — снова я мальчик, и снова любовник,
И овраг, и бурьян.
И в бурьяне — колючий шиповник,
И вечерний туман.
Сквозь цветы, и листы, и колючие ветки, я знаю,
Старый дом глянет в сердце мое,
Глянет небо опять, розовея от краю до краю,
И окошко твое.
Этот голос — он твой, и его непонятному звуку
Жизнь и горе отдам,
Хоть во сне, твою прежнюю милую руку
Прижимая к губам.
Это стихотворение Блока и есть то неожиданное древнее сожаление, которое вдруг приходит к тебе, хотя ты любишь еще, хотя ты еще в настоящем времени, и когда тебе кажется, что ничего не предвещает разлуки. Еще жив, еще любим и влюблен, но что-то из глубины мужского знания говорит, что все, что останется тебе — это целовать чужую руку во сне. Почему? Что за муть? Но именно эта муть и уведет тебя потом от всего, что ты любишь.
И поэтому до сих пор и стоит этот мальчик, уже на излете своей юности, за изгородью из цветов, листьев и колючек, и перед самим свиданием, которого он так на самом деле ждет, на какое-то мгновение вдруг ясно осознает, что все не вечно. И от этого и больно, и одновременно сладко замирает его сердце. Потому что там, впереди, за изгородью колючек и цветов, его ждет целая жизнь. Такая огромная и полная смысла и тайных знаков. И другой любви. А из будущего на него смотрит он сам, второй, уже выросший и знающий, во что превратилась его жизнь, и понимающий, что уже ничего не вернешь, не поправишь, да и не надо. И девочка тут совсем ни при чем. И в этом есть особо острое мужское предательство, только что осознанное им самим. Потому что девочка по ту сторону изгороди уже тоже все решила, и придумала совсем другую жизнь, куда тайные знаки не включены. И уж точно не включено это «не навсегда». Но это противоречие между ними и это острое мужское предательство не проникают в стихотворение. Стихотворение остается безупречным.
И потом уже другой мальчик, совсем в другую эпоху, повторяя блоковское стихотворение и не ведая, что его повторяет, выйдет на веранду подмосковной дачи и, собираясь на электричку, наклонится к сидящему в кресле человеку куда как старше его и, не пытаясь вытянуть чужую руку вверх, а именно опустив голову, как и положено, в мужском древнем смирении и уверенности, прикоснется губами к тыльной стороне ладони сидящего.
И это будет такое неожиданно интимное зрелище, что все находящиеся здесь же на веранде сделают вид, что никакой интимности не произошло.
Потому что и обычный поцелуй, и прилюдное объятье — ничто перед этим почти сомнамбулическим прощанием. Прощанием впрок. Прощанием, которому еще не пришло время, но непременно придет.
Это так же просто, как пластилин.
А мальчик разогнется и пойдет по своим
Потому что только в юности мужчина может сказать эти глупые слова, которые ему никогда не обеспечить имеющимся у него душевным золотым запасом: «Весь я твой».
Весь я твой — это значит, от хохолка на макушке вместе с юношеским подбрюшьем до неаккуратно стриженых ногтей на ногах. Просто так — в подарок. В надежде, что и ему — всё тоже отдадут в подарок. Всю свою жизнь. За один стишок. А потом еще раз позовут, и еще раз отдадут и насыпят сверху. Тоже в дар и тоже как будто бы навсегда. И разговор тут не о сексе, а именно о любви.
Но скучать о твоем голосе («этот голос — он твой») он, разумеется, тоже будет. Потому что это единственное, что в тебе не сожрет в скором будущем время и не засыплет землей. Тебя засыплет, а голос нет. Еще Киса Воробьянинов заметил эту милую странность.
И это скучание и тоска тоже входят в абонентский пакет юношеской любви.
Это как коллективное поедание мяса. Вечная травма первой нежности.
Молодеет душа.
Кстати, этому стихотворению Блока в нынешнем году исполнилось сто лет. Оно было написано 2 мая 1912.
